Новая работа Бориса Хлебникова снова в центре всеобщего внимания как среди любителей типичного авторского кино, так и жанровых мелодрам, поскольку он из тех российских режиссеров, который всегда сохраняет баланс между авторским почерком и языком массового кино, актерской игрой на грани документалистики и правилами игрового кино. "Аритмия" также не стала исключением со своими настоящими и выразительными чувствами, не скрываемыми эмоциями. Несмотря на четкий и гладкий ход повествования, многие трактуют события, происходящие в фильме, как социально-политическую аллегорию, а название как диагноз. С Борисом Хлебниковым беседовал Карен Аветисян.
— Действительно ли название фильма (пусть даже рабочее) направляло вас в поиске прямых или аллегорических решений, или же, наоборот, эти решения породили название "Аритмия"?
— Наш фильм лишен каких-либо метафор, мы с самого начала были против метафор, утверждая, что фильм — обычная частная история. Название "Аритмия" мне не очень нравится, поскольку с самого начала настраивает на поиск символов, но мы постепенно свыклись с этим словом и двинулись дальше.
— Вам, как автору, принципиально, чтобы фильм воспринимали так, как вы его задумывали, то есть как частную историю? Или вы свыклись с мыслью, что после выхода на экраны картина больше не принадлежит режиссеру?
— Я не люблю аллегорий, не люблю философские притчи, для меня это крайне инвалидный жанр, который призван общаться не с вашими эмоциями и чувствами, а с умом и образованностью. Это мне чуждо.
— Вы видите в этом нечто снобистское?
— Может, и снобистское, но скорее это вопрос интеллектуальной загадки, которую зритель разгадывает умом и получает удовольствие от того, что он понял, про что это кино. Мне кажется, что намного ценнее просто эмоциональное подключение к героям. К конкретным героям — Олегу и Кате. Это не какие-то библейские Олег и Катя, не какие-то древнегреческие Олег и Катя, а конкретные Олег и Катя из конкретного Ярославля, которые занимаются своей конкретной врачебной деятельностью.
— Многие считают, что это самый эмоциональный фильм Бориса Хлебников. Вы прошли какой-то путь, приведший вас к такой степени эмоций, или не стоит рассматривать этот фильм как частный случай? Может, одна из причин — участие Натальи Мещаниновой в написании сценария?
— Безусловно, одна из причин — соавторство с Натальей Мещаниновой.
Она привнесла в этот фильм уникальный авторский почерк. Она принесла очень много себя и в сценарий, и в фильм. Нам хотелось, с одной стороны, создать очень документальное кино, с очень документальными героями, неприглаженными квартирами. Но при этом хотели создать очень жанровую структуру: драму и мелодраму. Нам хотелось столкнуть жанровое сценарное повествование и абсолютно документальный способ съемки.
— Все отмечают впечатляющую и убедительную игру актеров, очередным подтверждением чего стала премия Яценко в Карловых Варах. Интересно, вы изначально искали такие типажи, или и с другими актерами можно было бы добиться того же результата?
— Ни в коем случае. В такую мощь режиссуры я не верю. Я, в первую очередь, искал не актеров, а персонажей. Сашу Яценко я знаю очень давно. Но у нас была структурная ошибка: когда мы писали сценарий, нам казалось, что этому человеку должно быть 28-29 лет, но Саша был на десять лет старше.
По сути, я примерно месяцев шесть искал Сашу, только моложе. В результате, не нашел. Но понял, что дело не в молодых актерах, а в том, что мы ошиблись с возрастом, нужен герой постарше.
Перед женским персонажем тоже стояла задача, которую я поставил и перед собой — создать не образ жены главного героя, а создать второго главного героя, который не уступал бы своей уникальностью другим героям. Ирине Горбачевой удалось это сделать.
— Насколько "хеппи энд" является рискованным решением для авторского кино? Нет ли страха, что в любом случае счастливая концовка фильма делает его менее впечатляющим и запоминающимся?
— Мы не делали полностью авторского кино, мы хотели снять жанровый фильм. Кроме того, у этой истории не могло быть несчастливого конца, иначе наша двухчасовая история лишилась бы какого-либо смысла.
— В современной кинокритике принято анализировать кино, пусть даже жанровое, в первую очередь, в политическом контексте. Вы считаете себя аполитичным режиссером? Вы не против, чтобы ваш фильм рассматривался именно с этой точки зрения?
— В этом плане мне очень нравится персонаж, которого сыграл Яценко. Он абсолютно аполитичный персонаж. Он равнодушен ко всяким реформам, власти, правительству и подобным вещам. Ему повезло, потому что он выбрал ту самую профессию, которой ему надо было заниматься.
В этом смысле он очень счастливый и свободный. Он не замечает ни начальства, ни реформы, но в этом смысле и начальство и реформы начинают замечать его, поскольку его свобода и равнодушие к этому входит в конфликт с начальством и реформами.
В этом смысле достаточно много людей с большой степенью свободы, которые будучи равнодушными к государству и политике, становятся еще опаснее, чем диссиденты.
Диссидент — это очень понятная позиция, а человек, который занимается творчеством и описанием своих чувств и переживаний своих современников, не ориентируясь на борьбу с государством, оказывается более зрячим человеком, чем диссидент. Он видит вещи такими, какие они есть на самом деле. Следовательно, для системы он намного более опасен.
