Весенним утром 29 апреля 1924 года в ереванском роддоме встал вопрос – кого спасать, роженицу или младенца. Спросили отца, тот велел спасти обоих, но обоих не получалось, и матери сделали кесарево сечение – чуть ли не первое в истории армянского акушерства. Роженица выживала гарантированно, и настолько же безусловной казалась смерть младенца, которого просто поместили в контейнер с бинтами, ватными тампонами и прочим мусором.
Санитарка, соседка роженицы, вознамерилась было очистить контейнер, и тут заметила признаки дыхания новорожденного. Срочная реанимация подарила миру Валентина Подпомогова, правда, какая тогда была реанимация – обливание горячей и холодной водой, вперемешку, и поэтому Валентин всю жизнь не любил воду.
Кто знает, родись этот человек нормально, как все, получился бы из него один из самых, пожалуй, загадочных и мистических художников ХХ века… В том, что картины Валентина Георгиевича еще станут известны всему миру, сомнений нет.
А мистика сопровождала его постоянно, отслеживая каждый его шаг, мазок и вздох, все 74 года, отпущенные ему с его врожденным пороком сердца. Он уходил раскаленным июльским днем Еревана, в "лечкомиссии", которая не поймешь, на какой улице – Прошяна или Пароняна.
…Человек 15 стояли у входа в здание – друзья, родные и просто те, кто болел за Валентина, верил, что он выкарабкается и на этот раз. Все 15 человек рассказывают одно и то же: откуда ни возьмись, в выгоревшем от жары ереванском небе материализовалась черная туча, прогремевшая оглушительным громом и пролившаяся невиданным ливнем – но только над лечкомиссией и в ее окрестностях.
"Недолго нам жить": история армянского непоседы и министра с большой буквы Никола Агбаляна>>
Курившие у входа бросились в здание от потопа, поднялись на третий этаж, где лежал Валентин. Когда поднялись, гроза ушла, забрав с собой Подпомогова – мистика, которая сопроводила его в лучший из миров.
Он, писавший каллиграфическим почерком уже во втором классе, иллюстрировавший каждое школьное упражнение, создававший сумасшедшие театральные декорации, написал первую живописную картину в 50 лет. Потом писал их подряд, в том числе и ту, быть может, самую главную свою, Mea Culpa, где Звартноц, символ армянского дома, поднимается на облаке к нью-йоркским небоскребам, чтобы их спасти…
… В мастерской Валентина Георгиевича масса неожиданных вещей. Вот, например, прядь волос Владимира Высоцкого – ведь это тоже мистика, эта история о том, как прядь сюда попала. Фельдшер кареты "Скорой помощи", увозившей Высоцкого навсегда, срезал эту прядь, а потом она попала к человеку, воевавшему в Афганистане, а пути господни неисповедимы, и "афганец" переслал ее вместе с сопроводительным письмом Подпомогову – почему именно ему, сейчас у "афганца" уже не спросить. Да, анализа ДНК по этой пряди не проводилось, на сто процентов не сказать, что это волосы Владимира Семеновича, но ведь почему-то она попала именно сюда, в мастерскую у ереванского Каскада.
Ереван, нежно и беззаветно им любимый, отвечал Подпомогову тем же. Карен Демирчян был настолько частым гостем в этой мастерской, что для него, высокорослого, Подпомогов сделал выемки в балках на потолке бара в полуподвальном помещении – чтобы руководитель республики проходил к стойке, не нагибаясь.
Здесь сумасшедшая энергетика и непонятно, как здесь можно, например, уснуть. Разве что картины эти – смотрящие на тебя, кричащие тебе, пытающиеся тебя хоть чему-нибудь научить – повернуть лицом к стене, да только вот у кого поднимется рука это сделать?.. Лучше выйди отсюда, усни в другом месте, если сможешь, конечно, уснуть после этих картин.
Агент с внешностью кинозвезды и атомная бомба: как Гайк Овакимян обломал американцев>>
Они ведь каждая – жизнь, каждая – как та, самая последняя, гроза, каждая – урок от мастера, любившего всех, кто приходил к нему, и даже тебя, дурака, понявшего, что произошло непоправимое, лишь когда после грозы в июльском ереванском небе засияло бесстрастное солнце.
