— Ко мне часто заходят с бессмысленными вопросами – а это сапожная мастерская, а когда вернется мастер, вы, что ли, сапожник? – рассказывает молодой парень с длинными волосами и с татуировкой огромной черной розы на шее, одновременно склеивая носки моих серых кроссовок на своем столике, — очевидно люди ожидают увидеть тут усатого дядьку в очках или пьяницу. А я без усов и без очков. И не пью. В рабочее время.
— Вот расскажи, что в тебе изменилось после армии и как вообще…
— Кстати, — обрывая мой вопрос и пристально глядя на мою обувь, говорит Давид, — пока мы сидим, я могу твои туфельки починить.
— А что с ними? – удивленно смотрю на свои трехмесячные серые кроссовки.
— Носки отклеились. Давай, мне не сложно.
— Ну ладно, черт с ними, не мешают, ты лучше расскажи – легко ли тебе далась армия, как ты…
— Прости, — опять меня обрывает Давид, — не могу сосредоточиться.
— Это мои туфли, что ли? Бесят?
— Ужасно. Давай, снимай.
Вот и сижу я в одних носках и засыпаю вопросами этого эстета. Отвечает он легко, детально и интересно. Общаемся на русском: Давид с четырех до 22-х лет жил в Москве. Там и он в 15 лет научился ремеслу сапожника.
— После переезда в Москву из Бжни отец начал заниматься разными делами: продавал продукты, занимался строительством, — вспоминает Давид, — и вот как-то к нему подвернулась работа сапожника. Мне было 15, когда он попросил меня посидеть в его мастерской, а сам пошел по делам. Клиентка привезла туфли, а я их починил.
— Правда?
— Ну, я же не говорю, что починил их хорошо (смеется). Но замазал грехи великолепно: она так и не догадалась. Это были черные туфли с тяжелым каблуком – мой первый заказ поневоле. Дальше я попросил отца научить меня чинить обувь, понял, что это мне легко дается, подучился у 5-6 мастеров и начал работать сам. Где-то с 18 лет считаю себя мастером. Сейчас я представляюсь либо "пиначи" (армянское жаргонное слово, означающее сапожник, многие сапожники считают его обидным), либо мастером по реставрации обуви, кому как (улыбается).
— А твой отец до сих пор работает сапожником?
— Нет. Он, если честно, был не очень хорошим сапожником, работал весьма неаккуратно. То есть работал так, как работает большинство сапожников в Армении. Я не нахваливаю себя, просто это так и есть.
В мастерской Давида есть все необходимое, чтобы тут сидеть целыми сутками и работать: магнитофон, плита, джазве, запасы кофе, бумага, карандаши, наушники. А самое интересное – это маленький белый гвоздь над головой Давида, именно для этих самых наушников: он их подвешивает и ставит в уши сверху, чтобы провода во время работы над обувью не мешали.
— Я вернулся в Ереван в 2009, служить в армию. После армии открыл эту мастерскую, ей сейчас около 7 лет. Решил и открыл: профессия у меня есть, зарабатываю неплохо, так зачем тратить деньги и время и учиться на кого-то, а потом работать под кем-то. Тут я сам себе начальник и зарабатываю столько, сколько заслуживаю.
— И сколько ты зарабатываешь?
— Определенной суммы нет, но мне хватает. Откладывать не получается, но родителей я обеспечиваю, плачу квартплату, аренду, коммунальные.
— У тебя много клиентов?
— Весьма. К сапожникам не ходят те, которые покупают дешевую обувь и им выгоднее купить новую, чем платить столько же денег на чинку обуви. А те, которые покупают дорогую классическую обувь и не могут позволить себе просто ее выбрасывать после каждой маленькой неполадки – наши вечные клиенты. Да и заказов не бывает у плохих сапожников. Не было бы заказов, тут не сидел бы.
— Сапожник – без сапог, это про тебя?
— Вообще не про меня. Я одеваю только собственноручно сшитую обувь уже семь лет.
— Сапожник – творческая профессия?
— Нет. Да и неинтересная это работа. Но нужно чем-то жить.
— Хотелось бы поменять профессию?
— Хочу заниматься рисованием. Мне предлагали учиться в художественной академии, но на это мне не хватает времени и средств. Я же все-таки сапожник (смеется). А так, я сам по себе рисую.
— И все твои рисунки – портреты девушек?
— Ну, смотри, рисую я очень медленно. А иметь перед собой неделями рожу какого-то парня, как-то не ахти.
За полтора часа нашего разговора к Давиду вошли четверо клиентов, кто-то привез обувь, кто-то забрал, кто-то спросил цену на починку. Заработал за это время Давид примерно так, как зарабатывает среднестатистический работник на заводе за день.
— По-твоему ты занимаешься умирающей профессией? – спрашиваю я, надевая свои починенные кроссовки.
— Нет. Сапожники будут и через 100, и через 1000 лет, столько, сколько у людей будет обувь, и она будет портиться. Конечно, возможно придумают вечную, непортящуюся обувь, но это вряд ли, ведь все люди быстро устают от одного и того же.
— Научил бы своего ребенка этому ремеслу?
— Ну, вряд ли бы его это заинтересовало.
— Тебя же заинтересовало когда-то, а у него будут твои гены.
— Мне было интересно вначале, когда каждого клиента и заказа ждал с трепетом: смогут ли привезти что-то, что я не смогу починить. А потом это превратилось в заработок, и уже не было возможности заняться чем-то другим. Но планы есть, — говорит Давид, смотрит на недорисованную девушку, потом на меня, — когда исполню, придешь и задашь еще вопросов. Только, пожалуйста, надень тогда починенные туфли, желательно — мной…
