Вопрос, который часто задают себе и другим: чего преступник боится больше — смертной казни или пожизненного заключения? Мнения расходятся. Человеку, который скажет свое слово по этому поводу, верить можно. Это Олег Алкаев. В должности начальника следственного изолятора он возглавлял главное карательное подразделение МВД Белоруссии: "Расстрельную команду" — группу по приведение в исполнение смертных приговоров.
Друг автора известный журналист Павел Шеремет, сделавший с Алкаевым интервью, переросшее затем в книгу, сказал о нем жестко, но честно: "Да, он был палачом, но он не стал убийцей".
Итак, чего преступники боятся больше?
То мнение, будто приговоренные к высшей мере наказания предпочли бы скорый расстрел, нежели одиночную камеру, где будут жить до последнего вздоха, Олег Алкаев опровергает с полным знанием дела, которым занимался не один год. Страшнее смертного приговора наказания нет,- утверждает Алкаев, — и не верьте никому, кто говорит, что пуля в лоб лучше камеры на всю жизнь.
Почему так, а не иначе. Потому, что стремление жить непреодолимо, оно сильнее всего — так устроен человек, такова его природа, так было, так есть и так будет.
"Жить при любых обстоятельствах, в самых нечеловеческих условиях, без рук, без ног, без глаз, без пищи — но жить, жить, жить", — настаивает бывший начальник расстрельной команды.
А разве с сидельцами сталинских тюрем или узниками фашистских лагерей было иначе? Никто не хотел умирать ни там, ни здесь. Но в одном случае жизнь стремились сохранить жертвы, в другом — преступники. Неодинаков итог ожиданий — в девяноста девяти случаях из ста приговоренный к высшей мере наказания будет расстрелян.
Даже за минуту до смерти, когда объявят о том, что в помиловании ему отказано, в его безумных глазах теплится надежда.
"Я не помню случая, чтобы кто-либо из приговоренных к смерти просил суд определить ему именно исключительную меру наказания", — вспоминает Олег Алкаев.
Дальше он рассказывает, что испытывает человек, услышавший смертный приговор. Чаще всего впадает в прострацию, становится практически невменяемым: что-то говорит, на что-то отвечает, но все подсознательно, как бы вне себя, а полное осмысление происходящего происходит после того как он окажется в камере смертников. Здесь наступает как бы предпоследняя фаза борьбы за сохранение жизни. В срок не позднее семи дней осужденный имеет право подать кассационную жалобу и несколько месяцев ждать ответа. — На моей памяти,- продолжает рассказ Олег Алкаев,- Верховный Суд Белоруссии отменил лишь два смертных приговора.
Весть о том, что он оставлен в силе — новый удар по психике осужденного. Но надежда, все равно, продолжает жить. Правда, уже совсем мизерная, поскольку ждать милости дальше не от кого. Последнее — глава государства. Просить его о помиловании даже не надо — дела всех смертников он рассматривает по долгу службы и лично решает — казнить или миловать?
Но вот проходит какое-то время, и открываются двери камеры. Осужденный понимает — за ним пришли в последний раз. И тогда к работе приступает так называемая "расстрельная команда". (Официальное название: Специальная группа по приведению в исполнение смертных приговоров).
Осужденного втайне ото всех выводят из камеры, усаживают в "автозак", маршрут движения знает только начальник караула. (При попытке нападения на машину с целью освобождения конвоируемого охрана обязана уничтожить его не выходя из "автозака").
Когда осужденный полностью подготовлен к исполнению приговора, прокурор (чисто формально) задает ему вопросы, уточняющие анкетные данные, после чего объявляет: ходатайство о помиловании отклонено. Приговоренного уводят, он уже знает, что его казнят, но думает, что это произойдет не здесь и не сейчас, что проживет еще хоть день, хоть час, хоть пять минут, но поживет. С завязанными глазами его опускают на колени, и исполнитель стреляет в затылок — смерть наступает почти мгновенно.
… Щадя себя и своего читателя, автор опускает некоторые страшные подробности и на этом ставит точку. Но хотел бы, сославшись на Олега Алкаева, развеять один устойчивый миф. Разговоры о том, что приговоренных к смерти на самом деле не расстреливают, а используют на каторжных работах с неизбежным смертельным исходом где-нибудь на урановых рудниках, всего лишь разговоры.
Ничего подобного на самом деле нет. "Я сам говорил одной измученной страданиями матери, что приговор часто носит формальный характер, что ее сына отправят работать на какой-то секретный объект. Не знаю, верили ли родственники в эту легенду, но какая-то надежда у них оставалась".
— Надежда — великое дело, особенно в таких тупиковых ситуациях, когда выбора просто нет,- говорит руководитель расстрельной группы, участвовавший в казни ста тридцати четырех приговоренных к смерти.
