Строение времен сталинской архитектуры по ереванскому проспекту имени Маштоца сродни египетским пирамидам в Гизе неподалеку от Каира.
Что общего? И то, и другое строилось вручную и, когда с лица земли сметаются уникальные творения человеческих рук — это не только уничтожение памяти, это еще и надругательство над трудом предков. Задача автора, на глазах которого такие дома поднимались, по возможности точно рассказать, как было дело.
Дом, в котором когда-то жил автор, стоит на том же проспекте имени Маштоца и носит порядковый номер 24.Во дворе, который был вторым домом для детей младшего и среднего школьного возраста, росла трава. На траву, которая росла во дворе, выгружали глыбы розового туфа, и чем больше выгружали камня, тем больше двор переставал быть похожим на двор и становился строительной площадкой с густо припудренной светло-розовой пылью травой. Пыль, от которой не спрятаться, не скрыться — от работы давно забытых каменотесов. Отсюда подробнее.
Каменные валуны, сбрасываемые из машин на землю, надо было нарезать на ровные ломти, придать им геометрически правильную форму, затем отшлифовать, если надо — оживить лицевую сторону всякого рода насечками, после чего готовые к употреблению камни штабелями складывались в сторонку. Легко сказать, но непросто сделать.
Туфовую глыбу раскалывали вручную, но не так, чтобы тупо кувалдой по зубилу, а исходя из природной структуры камня, чтоб линия разлома ложилась грамотно, и монолит давал на выходе как можно больше полезной кубатуры и по возможности меньше отходов. Вот тут-то и начиналось самое главное.
Кусок необработанного камня укладывался на землю, после чего каменотес отсекал от него все лишнее, оставляя ровный по краям розовый куб знаменитого артикского туфа. Дальше предстояло обработать лицо камня в анафас, сделав его чистым, гладким и чтоб без единой морщинки. Тут на смену уракам-топорикам приходил более тонкий и чувствующий камень инструмент — хорошо заточенное зубило. Держать его по отношению к "болванке" следовало под точно выверенным углом, бить по нему правильным молотком и хорошо рассчитанным ударом, да еще успевать неуловимым движением кисти смахивать с камня розовую крошку.
Затем наступала очередь шлифовки. Кругообразными движениями камень от души протирался ноздреватым куском пемзы, смачивался водой, обрабатывался начисто еще раз, а при строительстве особо важных объектов, (Дома правительства в Ереване, например) еще и пропитывался специальным маслом. И только после того, как грубая заготовка, становилась похожей на приятное во всех отношениях лицо, его брали в руки, поднимали на нужную высоту и закладывали в стену.
Никому почему-то не пришло в голову, взять да посчитать: сколько ударов наносилось на каждый обрабатываемый вручную камень (серебряный перезвон молоточков стоял над розовеющим Ереваном с раннего утра и до позднего вечера), сколько камней закладывалось в каждое здание, и сколько туфа ушло в отходы, поскольку считалось, что запасы его бесконечны.
Добывали туф в Армении открытым способом, орудиями труда (до появления камнерезных машин) служили кайло, зубило да лом. На каждой стройке работало до десятка каменотесов ("карташев") — это была одна из самых древних и уважаемых на армянской земле профессий. (Не будем забывать: всемирная тайная организация масонов — "каменщики"- родилась в средних века от ремесленников каменного дела, но нашим мастерам было как-то не до философии напополам с политикой — главным для них было работать и кормить семью.
Сами каменотесы, глотая пыль сверх всякой меры, как ни странно, не выглядели ни хилыми, ни бледными и отличались отменным аппетитом.
Вот тут-то автор назовет, наконец, Балабаека, каменотеса со стройки своего дома на проспекте Маштоца. Где-то часам к двум послевоенного местного времени на траве расстилалась газета. Балабек и еще двое-трое рабочих выкладывали на нее принесенную из дому снедь: помидоры, огурцы, зелень, сыр, сваренные вкрутую яйца, не так часто, но бывало и мясо.
Балабек разламывал на куски буханку, разливал по чарке сногсшибательной тутовки и, сказав непременное: "Бог мой, оставайся с нами!", как бы подавал знак начинать. Рассказывали, что каменотес был лучшим мастером художественной резьбы по граниту, но провинился тем, что прилюдно бросил партсекретарю: "Всегда удобнее говорить правду, конечно, если не умеешь врать". После чего был отстранен от оформления правительственной трибуны на площади Ленина и поставлен тесать обычный камень для обычных жилых домов.
Как бы там ни было, понижение в статусе на аппетите нашего Балабека не сказалось — ел он больше всех, но и работал лучше всех. А еще, говорили: всякий раз, начиная стройку, оставлял в кладке монету — чтоб приносило удачу и стояло на века.
Насчет удачи ничего сказать не могу, но дом под номером 24 по проспекту Маштоца стоит крепко и по сей день. Точно так, как примерно с десяток так называемых "сталинских" на той же улице.
В них каждый камень поднимали, тесали и подгоняли вручную, отдавая каждому тепло рук и свет души. Отчего они есть ценность не только материальная, но и духовная. И вдруг чугунной болванкой наотмашь по живому. Зачем?!
