ЕРЕВАН, 10 oкт — Sputnik. Ощущение родного города у каждого человека проявляется по-разному. Для одних это — знакомые с детства улицы, для других — друзья юности, с которыми связаны воспоминания в обрамлении любимых городских кафешек и институтских двориков, для третьих — дорога к дому после долгой разлуки, когда впереди в дымке проступает одетый в розовый туф Город, а за спиной мандельштамовская "Гора плывет к губам…", и кажется, что и не уезжал вовсе…
А для меня мой город — это люди, которые сопровождали меня на протяжении всей жизни, некоторые даже стали символами ушедшей эпохи. Разве можно представить себе Ереван без тети Рипсик из "Козырька" или без фотографа Мисакяна с его вожделенным для нас альбомом фоток Beatles. Их очень много — таких людей-символов, и когда я вспоминаю их, неизменным фоном проявляется город — улицы и здания, парки и бульвары. Кажется, что твой город был бы другим без них, они — неотъемлемая его часть, маленькие векторы твоей судьбы.
Сегодня мне вспоминается человек, который, так получилось, ненавязчиво присутствовал в моей жизни практически с детства. За все время знакомства мы едва перекинулись друг с другом парой фраз, однако сейчас я могу смело сказать, что он тоже стал для меня символом моего города.
На первом этаже здания, на противоположной от нашего дома стороне улицы, располагалась малюсенькая мастерская сапожника Або. Его образ запомнился с самого детства — очень высокий и костлявый человек, с ввалившимися и заросшими щетиной щеками и выразительными руками с длинными, подвижными пальцами.
Або открывал свою мастерскую ранним утром, первым делом заваривал себе кофе и медленно, смакуя, его пил, стоя на пороге и чинно раскланиваясь со знакомыми жильцами. Потом заходил внутрь, и до позднего вечера из его каморки доносилось мерное жужжание сапожного точила и аккуратное постукивание молоточка.
Мама иногда договаривалась с ним и оставляла у него ключи от нашей квартиры, если к моему возвращению из школы не успевала домой. Я помню, как взмыленная вваливалась к нему с тремя купленными в соседней булочной бубликами (круглые, большие, румяные бублики, сейчас таких нет, их было невероятно вкусно кушать именно после школы, намазывая откусанное место маслом и лежа на диване с книжкой).
Або с очень серьезным видом, молча вручал мне ключи и маленький шоколадный батончик. Это был такой молчаливый ритуал – естественный и неизменный на протяжении всех тех лет, пока я не удостоилась чести заиметь собственный комплект ключей. Но дружба с Або на этом не закончилась.
Он был неким подтверждением стабильности и уверенности в завтрашнем дне. Если с утра слышался мягкий шуршащий звук трущегося о точило каблука очередного ботинка, если длинная и худая фигура в плотном до пят фартуке время от времени появлялась у кустов сирени у дома напротив – почему-то это внушало уверенность в том, что день начался хорошо, правильно начался, значит, все планы увенчаются успехом и не случится чего-то экстраординарного. Мне так казалось…
А потом начались сложные годы, когда с продуктами в городе стало туго и когда приходилось отовариваться в больших количествах – впрок. Або стал перевалочным пунктом для меня. Я забегала к нему – опять-таки взмыленная, вся обвешанная сумками, оставляла поклажу у него и отправлялась в новоe товарно-закупочное путешествие. Вернувшись, обнаруживала свои пакеты аккуратно сложенными в уголке по размеру – человек любил порядок во всем.
И летние сессии в институте я любила больше зимних во многом потому, что заниматься за папиным столом с распахнутой в кипучую листву дверью на балкон было невероятно здорово, а стук молоточка Або был неким метрономом для меня. Когда он прекращался, это означало, что и мне можно сворачиваться – рабочий день закончился, учебники и конспекты забрасывались в ящик стола, а я налегке уносилась куда-то в вечереющий город – к друзьям и приключениям.
"Посмотри, Або там?" Это стало позывным во времена детства моего сына, потому что прогулочная коляска Давида в дни, когда я бывала у мамы, дожидалась в мастерской Або своего хозяина. А сам Або вдруг невероятно преобразился. Скупой на слова и на мимику, он расцветал при виде Давида, вскакивал со своего места и приседал рядом, чтобы быть на одном уровне с ребенком. Между ними завязывалась беседа, Або что-то говорил Давиду, а тот ему отвечал на своем тарабарском языке. И они понимали друг друга и млели от общения. Оба! Потом Або торжественно вручал Давиду две малюсенькие конфетки в разноцветных прозрачных обертках и говорил – Абои канфетн эл верцру у карас гнас (Возьми конфету Або и можешь идти).
Давид с не менее торжественным видом говорил "абуИ", принимал их, одну прятал в кармашек, другую разворачивал проворными пальчиками и отправлял в рот. После этого они расставались и долго махали друг другу.
И понятие "абуИ" прочно вошло в наш лексикон и быт. В дни, когда Або не бывало на месте, Давид начинал выпрастываться из коляски и призывно вопил "абуИИИИИ", глядя на закрытую дверь мастерской.
Потом, когда прогулки стали пешими, без коляски, Або поджидал нас у порога, и если мы не заходили к нему, бежал за нами – такой нескладный циркуль в фартуке, и призывно кричал "Давииииид — абуИИИИ". И только вручив ему две маленькие конфетки, успокаивался и с чувством выполненного долга стоял около своей двери, пока мы не скрывались за поворотом. А у нас в семье все маленькие сладости – печеньки, вафельки – стали называться "абуИ".
Давид вырос. Або перестал приходить, мастерская сперва долгие годы оставалась запертой, а потом в этом помещении открылась кондитерская. Я очень хочу верить, нет, я знаю, что Або просто сменил место работы, что теперь где-то на другой улице есть дверь, у порога которой стоит высокий нескладный человек и дарит знакомым детям конфеты. Маленькие конфетки в цветных прозрачных обертках – абуИ…
Елена Давидян
