"Старый дом. Тряхнуло его слегка в дни обстрела. Из пушек ведь"… - так встречает Юрия Живаго Лариса Антипова, когда оба оказались вдали от родной Москвы в старом уральском городе.
Сюда, в Дастакерт, война не дошла, артобстрелов тут не было. Но старые дома тут стоят почти в такой же тяжелой растерянности. Какие-то – с окнами, какие-то – с пустыми проемами.
— Вот весной и летом тут хорошо", — говорит нам Сероб Апресян. Он директор школы в Дастакерте, самом маленьком городе Армении.
По данным переписи, тут живет 300 человек. Сколько живет реально – боимся спросить. Сейчас Дастакерт входит в состав Сисианского муниципалитета.
— Почему наш Дастакерт так называется? По-армянски это означает "усадьба" или "поместье". На лугах зелень такая живая, вот-вот запоет. И цветы яркие. А потом и деревья фруктовые зацветут"...
Два дня назад, холодным и ясным вечером, мы приехали сюда в первый раз. Выглядывая из окон, искали прохожих – хотели найти магазинчик. Но улица была диковинно пустая и тихая: как будто люди держали оборону в домах. Недолгая улица оборвалась у старой хрущевки. Подъездные окна в ней были заложены кирпичом. В одном из окон уцепилась за потолок электрическая лампочка. В других жила сжавшаяся темнота. Сквозь нее тянулась веревка со стиркой. В окнах появились лица.
— Давай рукой им помашем, хоть бы к нам спустились, — сказал наш фотограф. Лица так же молчаливо исчезли.
Но мы слишком поспешно поверили темноте и холоду. Здесь же, на высоте двух тысяч метров, через месяц зацветут яблоки, груши и вишни. Растят их эти самые люди.
— Да растут себе вполне, поспевают попозже, конечно. Зато больше нигде нет, а у нас есть. Черешня, например, в начале июля – говорит Апресян.
— Удается хоть как-то продать?
— Да ее мало. Это для дома, для гостей. А на продажу… Вот летом поднимитесь в горы, увидите. Полно грибов. И море зелени, всевозможнейшей, — говорит он.
Дальше следуют названия, соблазнительные для армянского читателя и (почему нет!) известные и русскому: авелук, сибех, шушан…
И все-таки – село этот Дастакерт или город?
Мимо нас проходит парень в резиновых сапогах. "А, снова вы. Ну, снимайте, снимайте", — говорит он на русском. С певучим говором, по которому никогда не ошибешься, откуда твой собеседник.
— Они в конце 80-х к нам приехали. Бакинцев тогда много к нам приехало, человек 700-800"…
— А что же они тут делали?
— Ну, как это что! Заводы здесь работали. Вон там был горнорудный комбинат, — Апресян показывает на ту сторону ущелья, на пустые стены. Там еще стоят ржавые бункеры.
Молибденовую руду здесь добывали с начала 50-х до середины 70-х. После этого рудник закрыли, а вместо него открыли заводы: один — медицинской техники, другой — по выпуску защитных очков (тех, что носят комбайнеры или сварщики). Еще на одном заводе производили ручные насосы – из которых распыляют краску или пестициды. И не только собирали, а именно производили. На заводе была печь, где плавили алюминий для насосных штанг.
— Вон она, — показывает Апресян. А где именно, нам уже и не разобрать.
Были ли эти заводы экономически оправданы? При всех недостатках плановой экономики, в ее основе лежала прямолинейная мысль: экономика существует для человека, а не наоборот.
— У нас и кафе тут было. Да еще когда… В 67-м году открыли. Тогда и в Ереване еще не все в кафе ходили, — улыбается Апресян.
Нормальное кафе было, все как положено. Кофе готовили, на пару — в кофейниках таких, что с двойным дном. Вино было, пирожные… В кино с часу дня сеансы шли. Столовая для заводов круглые сутки работала.
— Завод очков? Он, кажется, в селе Толорс был, по пути сюда. Там стены остались, мы видели, — говорим мы.
— Так это филиал был. А головной завод у нас был. Потом в Толорсе, потом в Сисиане. Это на краю города, в нашу сторону. Там еще полстены разрушено…
А что же здесь остается экономически оправданного? Остается рудник, тут в последние годы снова вели разведку. Было и еще одно "предприятие".
— Ни магазинов тут, ни людей… К вам, наверное, даже свидетели Иеговы (религиозное объединение, признанное экстремистским и запрещенное на территории России - ред.) не добираются, — говорим мы.
— Свидетели - нет. Адвентисты были. Взяли тут помещение, тогда уже много было пустых, и стали бакинцам помощь какую-то выдавать. Проходит какое-то время, смотрю – по субботам их дети на уроки уже не ходят. Начались у нас неприятности с этими организаторами. Потом они уехали.
— Люди пожаловались на них?
— Да люди сами к ним ходить перестали. Они ведь сперва помогали, а потом сами стали деньги собирать. Десятину, или как это у них там... А что с беженцев соберешь? Да хоть и с местных? Работы нет, заработка нет... Вот и уехали.
Мы подходим к той самой хрущевке, где были в первый раз, вечером. Мы ведь слишком быстро тогда поверили темноте. И вот сколько света мы здесь увидели…
— Вы на мексиканцев похожи. Те тоже небритые, — говорят нам эти дети.
Откуда тут мексиканцы? Это волонтеры, они приезжают сюда на летний лагерь, в школу. Организуют его снова адвентисты, но уже без пропаганды.
— Я с ними договорился, чтобы без пропаганды. Они четыре дня тут занятия проводят: физкультура, рисование, пение. Днем обедать дают, потом оставляют ручки, тетради, мячи, — говорит Апресян.
Когда-то в городе жили 7-8 тысяч человек. Сейчас в школе учится 27 детей. Из ближних сел на летний лагерь собирается еще примерно столько же.
Один из первых горожан до сих пор жив, ему больше 90.
— На руднике работал, а моложе нас с тобой. Зайдешь у нему – увидишь. Сейчас вот снова разговоры пошли, что снова приедут, разведку продолжать, — говорит Апресян.
Апресян (тогда еще мальчик Сероб) родился в Дастакерте. Здесь же окончил школу, которой теперь руководит. Рудник он помнит еще с тех лет. Правда, тогда он был закрытый, но остались его хвосты – в ущелье по пути в Дастакерт. Теперь на них растет трава, а кто-то даже посадил абрикосы.
— Не знаю… Так хотя бы работа будет у людей. А где еще работать?, — спрашивает он.
Бакинцев тут осталось шесть-семь домов. Местных – еще несколько десятков семей.
После такого разговора можно сказать "ну, до свидания", сесть в машину и уехать. Но будь ты из Еревана, Дастакерта, Воронежа или Кельна - ты сразу чувствуешь: так не пойдет.
Поэтому в этот раз мы подготовились лучше: заехали в магазин (в селе Толорс, на полпути, один магазин все-таки есть) и взяли сладостей.
— Выпьем по чашечке кофе, — смело предлагаем мы (не с пустыми же руками идем!).
— Подождите. Сейчас хлеба возьму, сосед для меня оставил, и поднимемся ко мне, — говорит он.
Вот и его "дастакерт" – его "усадьба". Дом у него в Сисиане, внуки – тоже. А он сюда приезжает на автобусе, со школьными учителями. Вечером те уезжают, а он остается по нескольку дней (все-таки директор!).
Из сарая он приносит дрова. Несет их через веранду со старым, черно-белым зеркалом. Разжигает печку (мы пытаемся ему помогать).
— Только вот нам ехать надо, до Еревана еще далеко, — говорим мы.
— Конечно, поедете, — отвечает он.
На столе появляются зелень, селедка, вишневый компот и тутовая водка. А мы тщетно пытаемся уговорить директора: "Вы за столом с нами – нам большего не надо. Хлеб да сыр поставьте – и хватит".
— Погодите… Тут у нас мед такой получается… Объедение просто. Луга ведь альпийские, две тысячи метров. Я же говорил: весной выйдешь – заглядишься. Я и сам ульи держу, вот весной вынесу. А пока что прошлогодний распробуете. Вот этот, он с воском. Сейчас на печку положим, подтает, и ложками возьмете на хлеб…
Мед мы так и не попробовали.
— Это вашим внукам, пусть здоровые растут, — говорим мы. Апресян широко улыбается (вот ведь чудят эти ереванцы!).
— Тут всем хватит", — говорит он.
А как сделать, чтобы всем дастакертцам хватило хотя бы немного тепла? И в своем доме, а не за тридевять земель? Ведь здешние люди, как мы убедились, не верят ни темноте, ни холоду.
