В Нахичевани-на-Дону 138 лет назад, 28 февраля, в семье мелкого хуторянина Сергея Сарьяна родился сын Мартирос. От московских и петербургских салонов и богемных гостиных, где начинался "Серебряный век" русской культуры отсюда было далеко.
Но некоторая отдаленность отцовского хутора от столиц не помешала Мартиросу Сарьяну, ровеснику Александра Блока, стать в один ряд с теми, кто создавал этот век. Он прожил долгую жизнь, всегда неся на своем благообразном даже в старости челе отблеск того, давно ушедшего в историю, "серебра".
Родители рассказали ему, должно быть, о далекой и прекрасной родине. Не о Крыме, нет, хотя и Крым прекрасен – о древней армянской столице Ани, "городе тысячи и одной церкви". В Крыму предки Сарьянов оказались в XV веке, когда Ани окончательно разграбили турки, кроме грабежа, как и полагается кочевникам, ни на что больше не способные. Они еще затерли глаза прекрасным ликам на христианских фресках – изображения лиц приводили кочевников в суеверный животный ужас.
Те, кто уцелел, сбежали частично в Крым, откуда к Дону их переселила уже Екатерина. В душистых донских степях летом было жарко – почти так же, как под ослепительным солнцем потерянной родины.
Кавказский университет или Нерсесяновская семинария? За что обидно армянам Тбилиси >>
Семнадцатилетним он приехал в Москву и поступил в Училище живописи, ваяния и зодчества. В Третьяковку ходил как на работу, постигая премудрости ремесла, ежедневно, в поисках собственного языка. Сарьян не хотел быть похожим ни на кого, да собственно, и эпоха была такая – низвергавшая застывшие авторитеты и каноны из мрамора, ищущая новизну и другой язык, построенный по иной логике.
Путешествие на летних каникулах в 1901 году привело его на Кавказ и в Армению. Сарьяна ошеломило увиденное, и он почувствовал, что академизм живописной школы, при всех его плюсах и неоценимой полезности, мешает найти палитру, цветную настолько, чтобы передать краски армянской земли. Наверное, отсюда можно отсчитывать рождение "сарьяновского цвета".
Он побывал в Турции, Персии и Египте, двинулся бы и дальше в Азию, к Индии, Китаю и Японии, но помешала Первая мировая. Тогда он больше всего боялся опасности стать модным живописцем, начать повторять самого себя, свои картины, чтобы они покупались, и деградировать таким образом – неумолимо и скорее рано, нежели поздно.
В роковом 1915 году Сарьян был вполне успешным и признанным художником Москвы, с собственной мастерской, и это было очень немало. Но художник бросил все и к середине года умчался в Эчмиадзин, куда перебрались спасаться от ятагана около 100 тысяч турецких армян.
Разумеется – эпидемии, конечно – голод, со всеми вытекающими ужасами, но Сарьян с друзьями пытались помочь. Наверное, он сделал тогда все, что мог, но скоро друзья были вынуждены увезти его в Тифлис – с явными признаками начинающегося нервного расстройства.
Мартирос Сарьян увековечен на одной из московских улиц>>
Потом Сарьян долго не рисовал, а первой картиной после молчания стали цветы, натюрморт. Он постановил себе правило: он не имеет права своими картинами напоминать людям ужас, ими пережитый однажды. Сарьян стал рисовать им цветы и горы, но все иные правила отмел напрочь – это было единственное безусловное.
Сарьян возрождался к творчеству и к жизни, и в 1916 году женился на Лусик Агаян, дочери известного писателя Газароса Агаяна. Они встретились в тифлисском кафе и… "То, что возникло между нами, не было обычной историей, какие часто описываются в романах. Это была встреча двух словно давно уже знающих друг друга родных людей, которые только случайно и временно были разлучены". Так сказал сам Сарьян, уже проживший около девяти десятков лет.
Вместе они прожили больше полувека – 56 лет. После революции Сарьян увез жену в Нахиджеван, в материнский дом. Его стараниями там был основан краеведческий музей, он сам стал его первым директором, параллельно преподавая в художественной школе. В 1921 году председатель Совнаркома Армении Мясникян пригласил художника в Ереван, и семья, к тому времени уже с двумя сыновьями, перебирается в столицу Советской Армении. Как выяснилось, навсегда.
Потом на пароходе у Сарьяна сгорят около сорока картин, придется начинать все сначала, с чистого листа. Он начнет и создаст свой мир снова, как в 1915 году, создаст, чтобы в 1937 году он вновь был почти уничтожен – только портрет Чаренца спасли, прятали долгих 20 лет.
А у Сарьяна начался пятилетний обет молчания — за это время он написал только шесть картин, правда, среди них – знаменитый портрет Ахматовой. Это были предвоенные годы, а за следующие пять, но военных, лет, художник написал две сотни полотен. Художники, они такие – им нужно потрясение, и чтобы грань между правдой и ложью, жизнью и смертью почти перестала существовать. Тогда они начинают работать.
А Луи Арагон сказал о нем так: "Века должны отвести Сарьяну рядом с нашими Матиссом и Сезанном одно из первостепенных мест. Может быть, место Сарьяна будет даже более высоким, ибо он — живописец счастья".
