В ночь на 28 октября 1999 года в Ереване — после теракта в парламенте — армянская общественность находилась в оцепенении. Одно лишь сознание того, что весь состав парламента находится в заложниках, что террористами убиты премьер- министр и спикер со своими заместителями, заставило людей запереться в домах, и со страхом ждать развития событий. Наша братия, журналисты, были вынуждены этой ночью бодрствовать. Работа такая…
…На самом деле, на протяжении всей ночи делать было нечего. Даже тех журналистов, которые на момент нападения, выполняли свой профессиональный долг, выпустили. И им ничего больше не оставалось делать, как делиться впечатлением от произошедшего.
Внутрь парламентского здания, захваченного террористами, было не пройти, поскольку все ходы-выходы были перекрыты не только полицией, но и внутренними войсками: перед воротами стояли их белые БТР-ы. В какой-то момент все официальные лица стали отказываться хоть что-то комментировать или рассказывать прессе и телевидению.
Журналисты оказались в своеобразном вакууме. К тому же и смотрели все на нас искоса — оно и понятно. Сам руководитель террористической группы Наири Унанян прежде работал журналистом, и эта тень упала на всех собратьев по профессии, работающих в тот день.
Наша съемочная группа (телеканала "Вести") решила попросту уехать и дождаться утра или подождать хоть каких-то новостей в офисе. Но когда взгляд упал на городской телефон, я вспомнил, что иногда приходилось звонить и в зал заседаний — в парламентскую пресс-службу… То есть, там телефон. И номер городской имеется. Мы все-таки решились…
После долгих гудков телефонный аппарат в зале заседаний, где находились депутаты-заложники и террористы, подняли. На том конце провода был депутат Амаяк Оганесян. Говорил он очень тихим голосом, и, узнав меня, согласился позвать к телефону Наири Унаняна.
"Только, пожалуйста, Арман джан, постарайся его не разозлить… Он и так, кажется, на пределе нервов…". Я, конечно, обещал, и Амаяк попросил подойти Наири. Тот сперва отказался, но потом все-таки подошел и взял трубку.
Он действительно, как и сказал Амаяк, был на нервах. Явно на грани срыва. И хотя мы с ним знакомы были со студенческих лет (учились на параллельных курсах университетского филфака, он — на армянском, я — на русском), да и потом по работе пересекались, но все равно он задал пару вопросов, чтобы убедиться, что на этом конце провода действительно я.
И хотя вроде стал давать интервью, объяснять "причину" организованного им теракта (ну, сказал практически то же самое, что потом, под утро, когда ему в записи местный эфир предоставили), но все равно, это была действительно сплошная истерика и, скажу я вам, откровенный страх за содеянное…
Ну, в итоге с грехом пополам интервью получилось, однако передать запись в Москву — на российские "Вести" — удалось только утром следующего дня. Соответствующими службами были уже перекрыты и спутниковый перегон телекомпании "Мир", и "релейка" Первого Национального телеканала.
Потом уже, где-то через неделю, когда нас — всех журналистов, работающих в ту ночь "на месте" — начала вызывать военная прокуратура, я захватил с собой и кассету с записью этого телефонного интервью.
Кстати, она не особо удивила и не воодушевила военного прокурора Гагика Джангиряна… Я понял, что об интервью они знали с самого начала. Наверное, именно с той ночи. С того момента, когда я пытался перегнать материал в Москву.
